|
ичего, достойного назваться «лесом», —
шериф произнес эту фразу с
пренебрежением. — Между теми дубами
с трудом найдется место, чтобы
рассадить всех детей. Если ты
хочешь принести пользу в этом
деле, можешь поймать одного-двух детей,
когда они будут выбегать оттуда.
—
Выбегать оттуда?
— Когда они увидят
меня, то начнут разбегаться. Вероятно,
они побегут врассыпную, но некоторые
из них направятся по той
же дороге, по которой они
сюда пришли. Так ты собираешься
помогать или нет?
— Нет, сэр,
— сказал Мэтт медленно и
твердо. — И… и, послушайте,
послушайте, я прошу вас не
ходить туда! Поверьте мне, я
знаю, что говорю!
— Я не
знаю, чем ты одурманен, парень,
но прямо сейчас у меня,
фактически, нет больше времени на
болтовню. И если ты снова
попытаешься остановить меня, — он
размахивал Глоком, чтобы закрыть Мэтта,
— я привлеку тебя на
другом основании, попытке воспрепятствовать осуществлению
правосудия. Понял?
— Да, я понял,
— сказал Мэтт, чувствуя себя
усталым.
Он тяжело опустился в укрытие,
в то время как офицер,
на удивление производя мало шума,
выскользнул и пошел вниз в
чащу. Затем шериф Рич Моссберг
зашагал между деревьями и оказался
вне поля зрения Мэтта.
Мэтт целый
час сидел в укрытии и
волновался.
Он почти заснул, когда Шиничи
вышел из чащи, ведя за
собой поющих и смеющихся детей.
Шериф
Моссберг за ними не вышел.
Глава
21
Через день после «наказания» Елены,
Деймон снял комнату в том
же самом комплексе, где жил
доктор Меггар. Леди Ульма оставалась
в кабинете доктора пока, Сейдж,
Деймон, и доктор Меггар не
вылечили ее полностью.
Теперь она никогда
не говорила о печальном. Она
рассказала так много историй о
доме своего детства, что им
казалось, будто они видят каждую
комнату собственными глазами.
— Я предполагаю,
что теперь это дом мышей
и крыс, — задумчиво сказала
она в конце одной истории.
— И пауков и моли.
—
Но почему? — сказала Бонни,
не замечая сигналы, которые Мередит
и Елена подавали ей, чтобы
он не спрашивала.
Леди Ульма запрокинула
голову назад, чтобы посмотреть на
потолок:
— Из-за… генерала Веренца. Демона
средних лет, который увидел меня,
когда мне было всего лишь
четырнадцать. Когда он со своей
армией напал на мой дом,
они убили каждое живое существо,
которое нашли внутри — кроме
меня и моей канарейки. Моих
родителей, моих бабушку и дедушку,
моих тетю и дядю… моих
младших братьев и сестер. Даже
моего спящего на подоконнике кота.
Меня поставили перед генералом Варенце,
как я была — босиком,
в ночной рубашке, с нечесаными
выбивающимися из косы волосами и
рядом с ним стояла клетка
с моей канарейкой, накрытая тканью.
Она была еще жива, и
была такой же веселой, как
и всегда. И это сделало
все случившееся еще ужаснее, но
и одновременно это было словно
сон. Это трудно объяснить. Меня
держали двое людей генерала, которые
привели меня к нему. Они
больше не давали мне упасть,
чем удерживали меня от побега.
Я была так молода, но
все исчезает и проходит. Но
я помню, что именно, генерал
сказал мне. Он сказал:
«Я приказал
этой птице петь, и она
пела. Сказал я твоим родителям,
что я хотел оказать тебе
честь, чтобы ты стала моей
женой, а они отказали. Теперь,
вот, взгляни. Мне интересно, ты
поведешь себя как твоя канарейка
или как твои родители?»
И он
указал на тусклый угол —
конечно, он был освещен факелами
тогда, и факелы горели всю
ночь. Но мне было достаточно
света, чтобы видеть некие предметы
с соломой или травой по
одну сторону от них. По
крайней мере, это то, что
было моей первой мыслью. Я
была невинна, и мне кажется,
что шок сделал что-то с
моим разумом.
— Пожалуйста, — сказала
Елена, мягко поглаживая руку Леди
Ульмы. — Вам не нужно
продолжать рассказывать. Мы понимаем…
Но Леди
Ульма, похоже, не слышала этих
слов. Она сказала:
— И затем
один из мужчин генерала показал
нечто вроде кокосового ореха, сверху
с очень длинной соломой, заплетенной
в косу. Он небрежно размахивал
этим — и внезапно, я
увидела, чем в действительности это
было. Это была голова моей
матери.
Елена непроизвольно задохнулась.
Леди Ульма огляделась
вокруг на трех девушек, спокойными,
сухими глазами.
— Полагаю, вы думаете,
что я очень черствая, раз
способна говорить о таких вещах
без потери самообладания.
— Нет, нет,
— начала торопливо Елена.
Она же
сама дрожала, даже после того,
как настроила свои телепатические чувства
на наименьшую степень восприятия. Она
надеялась, что Бонни не упадет
в обморок. Леди Ульма снова
заговорила:
— Война, повседневная жестокость, и
тирания — это все, что
я знала, так как моя
детская наивность была разрушена в
тот момент. Теперь доброта поражает
меня, и вызывает слезы на
моих глазах.
— О, не плачь,
— взмолилась Бонни, импульсивно бросившись
на шею женщины. — Пожалуйста,
не надо. Мы здесь ради
тебя.
Тем временем Елена и Мередит
что-то молча обсуждали, хмуря брови
и быстро пожимая плечами.
— Да,
пожалуйста, не плачь, — положила
Елена, чувствуя себя слегка виноватой,
но решила попробовать Плана «А».
— Но ска...
|
